Что ж, раз уж это мой личный хламовник, то пусть так оно и есть

Ты можешь заставить меня молчать,
Сказав, что это приказ.
Ты можешь разбить зеркала,
Которые помнят, но лгут.
А я знаю только одно,
Я знаю, все реки текут
Сквозь черный цвет Солнца.
Если ты слышишь,
Если ты слышишь меня -
Время вышло,
 

_
Глаза у нее были ярко зеленые, красивые, но будто стеклянные.
-Кукла,– отрешенно думал он, вздыхая,- Кукла,- повторял про себя.
Красивая, фарфоровая кукла, которую надо беречь и быть предельно осторожным. Тонкие пальчики пробегались по его щеке, просто так, что бы знал. А он думал, думал, что неспроста, думал, что должно иначе быть, в конце концов, заботился. В который раз нежные подушечки пальцев пробегают по щеке, легонько царапая отросшими ногтями, было даже приятно. Он ходил из угла в угол под пристальным взглядом стеклянных глаз.
-Зеленые, это что-то значит,- мелькала мысль,- Зеленые – это не хорошо.
Между ними сложные отношения. Ее насмешливо-пустые глаза и его, заботливые.
До дрожи пробирала, его эта забота, но только не ее, она вообще мало что чувствовала. Может лишь его, с какой-то бешеной точностью чувствовала его. Тонко и уверенно.
Она всегда знала, как, что, она должна сделать, когда главное знала.
Она чувствовала, как он заглядывал в ее глаза, она чувствовала, но не знала зачем, это она никогда не понимала, да и вряд ли поймет.
Он с надеждой, с искорками азарта заглядывал в ее глаза. Искал душу, искал хоть что-то человечное. Но было пусто, матово-пустые глаза, а может, существовало что-то еще, он был не уверен.
Редко, но она говорила с ним, уверенно, бескомпромиссно, не оставляя и шанса оспорить.
— Солнце черное,- говорила она.
— Солнце? Нет, оно яркое и до безумия светлое.
— Солнце черное.
— Оно греет, разве черный может греть?
— Оно не греет,- она с какой-то жалостью посмотрела на него и вновь на солнце, не жмуря глаз.
— Солнце греет,- отчаянно шептал он, а слезы выступали на глазах. Слезы обиды, обиды от убежденности сказанного, от нее, от всего, черт возьми. Было хреново, особенно когда осознал. Она всегда рушила его мир, постепенно, осторожно, не торопясь, наверное, это был ее план. Сначала не замечал, лишь потом увидел трещины, в которых царила тьма.
Все она,- думал он, но ничего никогда не делал.
И сейчас. Разве может он что-то сделать?
А она протянула руку к его щеке, поймав слезу.
— Твои слезы греют.
Он в какой-то истерике мотал рукой перед ее лицом. Никаких эмоций на фарфором лице. Это доводило.
Когда его спрашивали, зачем ему слепая беспомощная девчонка, ему хотелось рассмеяться. Она все видит, знал, он просто знал это, она видит больше чем весь мир вместе взятый, просто слишком величественна, что бы опускать до людей. До него? Возможно…
Он ненавидел ее, но заботился с особой щепетильностью. Она просто была рядом. И порой делала, что ее просили. Чисто символически, по части для себя, просто гордость не разрешала иначе.
Он был ее собственностью. Если бы она хотела она получила все. Но ее был нужен только он. И единственное, что она не знала, так это почему только он. Может просто…может просто это был конец, конец ее игре?
Может все же она была его собственностью?
Она не знала.
Она не хотела знать.