Вчера разговаривали, говорит я на нее действую как успокоительное,

Это тепло и немножко важно.

Сидит рядом, читает Есенина. Не мне, полушепотом в темной комнате. 

Но уют все равно создает. 

А я с утра декламирую Маяковского, на майке моей сам Владимир, недовольный, мог говорить, сказал бы, отвратительно.

С сигаретой в зубах кофе варю, в плед завернувшись, до дрожи холодно с открытым окном.

Ты связываешь себя обещаниями, плотненько пришиваешься ко мне.

Ненавижу, терпеть не могу, не переношу обещания,

Говори-говори-говори, что угодно, но обещать не смей.

Вот как это, знать человека и совершенно не знать? 

Осознавать это все года, месяца, дни. 

В экстазе биться от слов ТВОИХ и только.

Одиночество и сумасшествие, на двоих одно. Упивайся этим. Я один.

Какой же дурак, право слово

Посвятить кому-то, зачем-то

Сколько людей впустили меня в свои океаны глубокие. До отвращения

Любовь к ним, к миру и жизни, не к себе

Сумбур.

Ностальгия замучила, честно признаться

«Шаг вперед, два — назад
Встал и опять упал
Шаг вперед — шах и мат
Ну, а чего ты ждал?»

«… в другой раз я смотрю из окна верхнего этажа за ходом битвы с бокалом в руке, когда же одно из ядер разрывается прямо у дома и оставляет три трупа, глядя вниз, я произношу со скучной интонацией «C'est la vie».»

Когда это хрупкое создание увидело мир, по щекам ее потекли крупные слезы. Она рыдала, громко всхлипывая, ее тонкие плечики вздрагивали. Ноги подкосились и она упала на колени, марая нежно-розовое платьице в грязи. 

Никогда, наверное, не смог бы жить без запахов, не представляю как без них жить.