Ностальгия замучила, честно признаться

Сидим с Цербом в полной тишине, иногда за окном слышен шум проезжающей мимо машины, но на столько редко, что и не разбавляет эту тишину.
Занятно  — мы только и делаем что молчим, если трезвы, но совершенно молчать не умеем.
Цербер тянется к моему ноуту, подключает колонки и слишком быстро находит папку с блюзом, слишком обыденно, что подташнивает временами, ставит первую, одну из самых.
Спрашиваю:
-Будешь кофе?
Забавно — этот вопрос имеет место быть лишь с самыми близким, которые очень дороги, без которых не протянешь, все остальные всегда пьют чай, чаще пакетированный.
Кофе варить по принуждению нельзя, про-ти-во-по-ка-за-но, иначе он кажется горелым или того хуже убегает, даже если не отходишь ни на минуту, этот кофе даже не поднимаемся три раза, не потому что не хочется, а потому что не повлияет на вкус.
Церб тихонько мурлыкает под песню, а я нахожу в этом что-то знакомое, дежа-вю, если быть точнее.
Только пел под нос я, кофе варили мне.
Да такой, что вкус его я еще ни разу не повторил, это было что-то особенное, на деле я знаю почему, но ни за что не признаюсь себе.
Цербер тянется к пачке сигарет:
-Ты же не куришь
-Закуришь тут с тобой
Он прикуривает, затягиваясь, а я жду реакции, тогда я курил слишком крепкие и с непривычки...
Конечно он закашлялся, почти до слез.
Еле заметно улыбаюсь, не отрывая взгляд от турки, но следя боковыми зрением.
-Как...? — и снова кашель, но мне и так понятно.
-Легкие сигареты скуриваю в пару затяжек.
Разливаю кофе по чашкам, маленьким таким, кто-то с дуру подарил набор из двух чашечек для эспрессо, еще и с блюдцами, они совершенно Церберу ни к чему.
Зато я решил сразу завести в его квартире турку и хорошие зерна, отыскал старенькую кофемолку и кем-то заботливо мне подаренную пепельницу — вписал себя в чужую квартиру.

Пепелка все еще живет у него на балконе, турку я забрал, кофемолку отдал другим нуждающимся, а кофе сменился растворимым.
Интересно — с последней порцией ушли тщательно подобираемые специи, ровно на две последние чашки и не больше.
С последним кофе я читал книгу и начал писать письмо, они там так и остались. Недочитанная книга, недописанное письмо, любимая ручка, в плане удобная, любовь к блюзу, которой раньше и не быть не могло и частичка меня. Цербер признается, что не варит кофе — навевает воспоминания, я вот только поэтому и варю.

Когда-нибудь я вернусь, поставлю на стол бутылку чего покрепче, он в ответ поставит отменный джаз и мы обязательно поговорим, обо всем, даже о том, что не было сказано еще в те времена.